«Дедал» Миланы Алдаровой — первое в истории мировой литературы жизнеописание одного из самых неоднозначных мифологических героев. На первый взгляд - опрокинутый в прошлое жанр художественной биографии. Крепко слаженная динамичная фабула. Выразительные психологические портреты. Лиризм, изобразительная мощь. Великолепный язык поэтизированной прозы. Качества, гарантирующие читательский интерес.

Но подлинный масштаб этого произведения, основанного на достоверных свидетельствах античности и при этом заряженного на решение самых острых вопросов нашего времени, его нравственный максимализм и пронизывающий его просветительский пафос невозможно постичь вне контекста русской духовности, которая, в свою очередь, не может быть осмыслена без учета глубинного воздействия древнегреческой культуры.

О характере этого воздействия писали Вл.С. Соловьев, Н.А. Бердяев, Л.И. Шестов, Вяч.И.Иванов, А.Ф. Лосев, Вяч. Вс. Иванов, Д.С. Лихачев, С.С. Аверинцев, - и замечательно сказал о. Павел Флоренский, который считал Россию единственной законной наследницей Древней Эллады - и не только через посредство Византии, но и непосредственно по родству «духа культуры и веянию музыки её».

Что же оказалось резонансным в нашем духовном бытии, в незатихающем гуле нашего времени музыке эллинского мифологического мира? Что заставило автора обратиться к образу - не бойца, не борца, даже не богоборца, одаряющего человечество, подобно Прометею, похищенным огнем, а творца? Чем ее душа мучилась?

Вспомним, что Дедал, которого А.Ф. Лосев называл Леонардо да Винчи бронзового века, Дедал, который мог бы стать символом эпохи космических полетов, оставался самым невостребованным мифологическим героем. Его славу затмевала слава его малолетнего сына, Икара. Более того, великий грек существовал в веках с пятном на репутации. Обвиненный согражданами в убийстве любимого ученика Тала, он был заклеймен и в Новое время злейшим из своих хулителей - Френсисом Бэконом. Тот прямо называет Дедала — гнусной личностью.

Милана Алдарова решила восстановить справедливость. Она собирает разноречивые мифологические фрагменты в единый корпус, вживляет в основной сюжет сопричастные ему предания о Лабиринте, Минотавре, Тесее, Ариадне, насыщает текст почти энциклопедическим богатством античных реалий и пересматривает приговор истории согласно испоконному пониманию на Руси несовместности гения и злодейства. Смерть Тала трактует как роковую оплошность, - вину неподсудную людскому суду, но неизбывную перед судом Высшим, кто бы его ни вершил - Боги или собственная Совесть человека. Она предоставляет обвиняемому слово для защиты и долгую жизнь для уяснения морального урока, означенного трагической гибелью Икара, - тоже отрока, ровесника Тала... И неслучайно в попытках самооправдания и филиппиках Дедала против его сытых и праздных судей проглядывают не только контроверзы Достоевского, но и отголоски глубоко человечных наставлений А.Ф. Кони суду присяжных (Найдется ли в наше время осмысленный текст, где бы не пульсировала тема нравственных универсалий?)

И все же реабилитация гениального мастера - не единственный авторский мотив. У этого произведения есть сверхзадача: вернуть культурному сознанию утраченную аксиологическую шкалу, уберечь от искажения основные, смыслообразующие ценности духовной культуры и прежде всего - понятие свободы.

Дедал стал могучей опорой Миланы Алдаровой в ее оппозиции эстетике и поэтике постмодернизма. Центон, смещение угла зрения - все это у нее идет в ход. Но модус применения этих средств - иной. Не издевка над смыслом, а проникновение в смысловое ядро, не снижение лексики до обсценной, а углубление лексического хронотопа. Расшатанным канонам, глумливой ухмылке, своеволию разгула под маской свободы она противопоставляет этико-эстетическую парадигму, воплощенную в живом образе-мифе (Дедал - первый воздухоплаватель, чье имя сохранило человечество, - многозначный символ свободы).

Свобода – главное унаследованное нами достояние эллинского духовного опыта – переживает по ходу истории череду перевоплощений. От сбереженной Фукидидом для вечности речи Перикла, от свободы Сократа и Аристотеля, от Речи о Свободе и Достоинстве человека Пико делла Мирандолы почти ничего не остается на исходе нашего эона. Но не будем отслеживать весь путь европейского антропоцентризма, чтобы выявить моменты, когда освобожденная личность оказывается в экзистенциальной ловушке тела, достоинство соскальзывает во вседозволенность, раскрепощенность – в разнузданность. Заметим лишь, что постмодернизм — всего лишь один из множества эпизодов растерянности культуры перед вызовами времени. Он хорошо прижился у нас на идеологическом пустыре и породил пустоту псевдомодернизма - культурного потребительства.

Со свободой у нас всегда были проблемы. Перехлестывала в волю. Превратилась в самопотакание, чреватое саморазрушением, - как и предрекали теоретические отцы-толкователи постмодернистской идиологемы. А до них — русские философы ХХ века, когда разработали тройственное жизнепонимание по схеме: особь—индивид—личность и очертили жизненный круг этой особи, повторяющийся и в новой реальности, которая пришла на смену отлетевшей идеологической диктатуре.

Что же означает сам факт появления такого произведения, как «Дедал», в нашей повседневности? Конечно, это - отважный шаг, свидетельствующий, сказал бы Максимилиан Волошин, «о творческом ритме весла, гребущего против теченья».

Хотя и мейнстрим сегодня неоднороден. Сражения с многократно поверженным драконом сошли на нет. Пост- и псевдомодернистские игрища - не новы и новизной не прельщают. Утомили смысловые коловороты. Тело жалуется так громко, что душу не слышно. Запретные закоулки истоптаны вдоль и поперек. Новая реальность ищет и не находит нового героя нашего времени. А вот осуждаемая со всех сторон тяга в прошлое, когда она не ограничивается изучением фортификации проигранных боев, - приносит бесценные плоды. Высветляются фигуры непререкаемых авторитетов. Ни в какую идеологическую рамку их не вместить, но они хранят в себе сокровенный опыт переключения духовной энергии в позитивное русло.

И тут берет слово Милана Алдарова с призывом: заново продумать изначальный опыт мира. Уяснить подлинную суть свободы в горизонте благого - прекрасного, пока эти понятия еще не разошлись по епархиям этики и эстетики и оставались предметом живого обсуждения и переживания. В диалоге с истоками обрести первозданную чистоту духовного зрения, чтобы обратиться к вечному в себе, к тому, что раздвигает границы бытия за пределы краткой земной жизни. И эти, на первый взгляд, умозрительные цели становятся художественно значимыми событиями судьбы трагического героя, Дедала. Судьбы, овеянной эпическим дыханием.

Дедал, как и положено герою, предстает перед нами в ореоле подвигов. Но это подвиги ваяния, зодчества и инженерной мысли. Знаменательно само сочетание дарований - оно предполагает те черты личности, что почти уравнивают смертного с богами. Это – творчество. Именно в творчестве возможен онтологический прорыв к свободе, когда взаимоустремленность благого и прекрасного реализуется на твердой этической основе.

Чудо - неразлучно с Дедалом. Его начинаниям сопутствует волшебство успеха. Но не по щучьему велению. Чуду творческого свершения, чуду Озарения Разума Наитием предшествует трудовое усилие. Великая страда.

Близок ли такой тип героики сердцу России? Не захватывать, удерживать, оборонять, отстаивать, стоять насмерть, а спасаться работой, а наполнить свои дни вдохновенным самоотверженным творческим трудом? Лукавый мир сказки с ковром-самолетом и печью-самоходом не дает однозначного ответа. Зато вся наша история, начиная от праотческих времен, показывает, насколько прочно укоренен архетип трудового подвига в глубинах русской духовности, - от житийного мартиролога, изученного Д.С. Лихачевым, который первым выявил никем прежде не замеченную добродетель православного христианского идеала - трудолюбие, до мучеников шарашки (среди них и А.И. Солженицын, и С.П. Королев, и сам Д.С. Лихачев). Вспомним и о наших кулибиных которые в своем отечестве обречены – и в старые времена, и в недавние (а то и в нынешние?) участи страстотерпцев.

И вот, пока запаздывает литературное освоение героя нашего времени, который воплотил бы в себе авторитет труда и таланта, Милана Алдарова дарит нам возможность погрузиться в стихию верований античности, пережить вместе с Дедалом освободительный прорыв в инобытие, «великое окрыление», поразмыслить о причинах Космоса, испытать счастье полета и горе утраты. И готовность выдержать ту боль, ту горечь, которая приходит вместе с осознанием вины. Ведь все подвиги бытийного и творческого освобождения совершает человек, который не свободен – ни на миг не может освободиться от своей мучительной думы об изгнании, от терзаний совести, которая - говорил Бердяев - есть та глубина человеческой природы, где человек слышит Бога. Тема нравственного императива - Вездесущей Высшей Справедливости - заявлена с первых страниц и выдерживается до последних строк. Она вживлена в художественную плоть произведения.

Мифологизм вообще-то давно и хорошо освоен литературой. Но обычно это - гротескные или метафорические проекции одной эпохи на другую. М. Алдарова сумела проникнуть в миропонимание древних мифотворцев. «Дедал» – это взгляд изнутри мифа. Изнутри хаоса, творящего космос. Изнутри агонального антиномичного мира античности, в глубине бытия которого, в борении неукрощенной стихии и высокого Логоса вершилось становление этико-эстетического канона. Дедал несет в себе оба противоборствующих начала (и как художник, и как субъект этического сознания). В завязке драмы, в момент гибели Тала – мы наблюдаем стихийный всплеск дерзостного своеволия. Дедал, втянутый в его вихрь, утрачивает всякую власть над собой, погружается в трагическую слепоту и начинает действовать совершенно импульсивно. И хотя через мгновение включается Разум, - отторгающий от себя нечестие убийства,- участь Дедала предрешена. Если этические устои поколеблены – дальнейшее - лишь перипетии отложенной кары. Назидание в античной трагедии и мифе замкнуто на бытийный ряд. Это – жестокое назидание действием. Нравственные максимы выковывает, вколачивает Молот Судьбы. Гибель Икара — искупительная жертва, - симметричный ответ Рока на безвинную гибель Тала, - карающая длань Вездесущей Высшей Справедливости.

В «Дедале» нас поражает прежде всего трудно определяемое впечатление высокой подлинности будто бы вновь открытых палимпсестов. Текст насыщенно хорош. Изысканная, слегка архаизированная лексическая ткань с явной памятью о XVIII веке. Языковые недра активно задействованы, но автору удалось избежать стилизации. Разновременные пласты не диссонируют, их перекличка создает неожиданный стереофонический эффект. Филигранная архитектоника, обилие сплетенных в единое целое мифологических сюжетов, искусная полифония внутренних монологов Дедала и остальных персонажей, контрапункт проникающих в повествовательную ткань голосов Платона, Геродота, Гомера, Эсхила - не названных, но значимых демиургов художественного универсума Оратории - все это меты труда и таланта, Разума и Наития. Хочется сказать — Прозрения,- если иметь в виду достоверность поэтической реинкарнации мифологического мира, изумляющую даже ученых историков-этнографов.

Удивительна стилистика Дедала: проникновение в дух античности и прочные связи с современной мыслью. Художественный такт и изобразительный дар автора сказывается и в том, что узнаваемые современные мотивы ни на мгновение не нарушают ауру мифа. И может быть даже способствуют встречному движению давнопрошедшего в современность, и тем самым – дают дополнительный стимул актуализации в нашем сознании вечных человеческих ценностей.

Текст Алдаровой оценили такие взыскательные читатели, как Анастасия Цветаева и Зинаида Шаховская (переписка с которой к счастью сохранилась в архиве автора).

Книга «Дедал» - достойный памятник великому интеллектуалу, гению с чуткой совестью и трагической судьбой. А нам - предание, ожившее под пером нашей современницы, помогает понять, что в человеке вечно, а что преходяще. Какие усилия заложены в фундамент гуманистической этики свободы.. Какая ответственность перед будущими поколениями ложится на нас.

Славный подарок получили мы от Миланы Алдаровой, Своевременную душевную поддержку, необходимую именно сейчас, в нашей сегодняшней печали от накренившейся культуры.

Лев Аннинский

23 мая 2018 года, «Литературная газета»